Перепост из ФБ от 15 августа
Sep. 28th, 2020 07:07 pm
Стояли с Юлей около книжных полок, и разговорились, и я опять подумал, какой же мир маленький, и как всё крепко связано, как клубок ниток. Там на полке стоят модельки машин, и вот одна машина - ментовская "Волга", и я Юле говорю - надо же, меня на такой машине возили, старшеклассником, хе-хе, прямиком в отделение милиции - и на этом месте вдруг открылся портал прямиком в двадцатый век, на планету Земля, потому что тут же вспомнилось, что в здании отделения милиции раньше была детская поликлиника, а до этого госпиталь, и в войну моя баба Фаня была там санитаркой, и она рассказывала уже при Юле, нам вместе когда ей было 92 года, и она говорит, мол, ко мне туда привезли однажды омериканца по ленд-лизу, израненного, а я отказалась его мыть - он же весь черный! Мне страшно! - так вот уже в наше время в Америке опубликовали мемуары знаменитого американского генерала-ветерана, он был первым черным-генералом, и он там вспоминал, как его в Архангельске привозили в госпиталь, и как там к нему все хорошо относились, и подняли на ноги! - и я подумал, эх, бабушка Фаня, отказалась ты от своих пяти минут славы, но впрочем она в этом никак не нуждалась и не нуждается, а тут же сразу вспомнилось, что недавно прикручивал музыку к документальному фильму, где ведущим был Валдис Пельш, про эскадрилью английских асов, которые на своих "Спитфайерах" прикрывали Архангельск и Мурманск в июне-июле 41-го года, и вот сидит у себя в Норфолке у камина седой ветеран-ас (а ему в сорок первом году было 20 лет, но он уже тогда над Лондоном сбил пять "Мессершмидтов", и вот Черчилль его послал в Архангельск, потому что у Сталина там были только фанерные И-15) и вспоминает, что их разместили на каком-то острове, и там пожилые русские ladies их парили в бане, и у них была странная мания, избивать их прутьями, связанными в пучок, он даже помнит, что это называлось venik, а я думаю - мы же вместе с Юлей гуляли по этому острову, он назывался Кегостров, и там до сих пор есть заросшая бурьяном взлетная полоса....
И еще опять вспомнилось, как в Чикаго познакомился с профессором-экономистом чикагской школы, а он свободно говорил по-русски, а я спросил, зачем ему это нужно, а он говорит, его отец был летчиком, и в небе над Берлином чуть не погиб, но откуда-то из-под тучки вылетели два советских истребителя, и отбили его от "Мессершмидтов", и они даже потом нашлись на земле и вместе бухали, и тогда отец будущего профессора чикагской школы дал слово, что выучит русский язык, сам выучил русский язык, и обучил ему сына, не зачем - просто так, в память о небе над Берлином. И это тоже связано с англичанами в Архангельске, потому что Черчилль дал им поручение - обучить всех русских летчиков летать на "Спитфайерах", и когда они уже возвращались к себе в Англию, он подарили все эти "Спитфайеры", полную эскадрилью, нашим архангельским летчикам, и так начиналась настоящая школа войны с хвалеными немецкими "Мессершмидтами", и я подумал, а может один архангельский парень дожил до сорок пятого года, и уже над Берлином спас этого американца, чем черт не шутит?
Ну вот так мы с Юлей постояли около книжных полок...
Тут на фотках беременная Юля в 2007 году в Архангельске на Кегострове, и, of course, машинка, с которой разговор начался. (Фоток не копирую. - bgmt). Извините, текст не вычитанный и не правленный, как есть так есть.
И к "Возвращению имен".
Есть такой большой русский поэт - Иван Елагин. С непростой судьбой. Сын репрессированного, в войну через немцев бежавший к американцам.
А у него - вот это стихотворение. Не самое красивое, может быть, даже не самое важное из того, что он написал. Но - до жути. И - про нас, не про тех, кого убили.
АМНИСТИЯ
Ещё жив человек,
Расстрелявший отца моего
Летом в Киеве, в тридцать восьмом.
Вероятно, на пенсию вышел.
Живёт на покое
И дело привычное бросил.
Ну, а если он умер —
Наверное, жив человек,
Что пред самым расстрелом
Толстой
Проволокою
Закручивал
Руки
Отцу моему
За спиной.
Верно, тоже на пенсию вышел.
А если он умер,
То, наверное, жив человек,
Что пытал на допросах отца.
Этот, верно, на очень хорошую пенсию вышел.
Может быть, конвоир ещё жив,
Что отца выводил на расстрел.
Если б я захотел,
Я на родину мог бы вернуться.
Я слышал,
Что все эти люди
Простили меня.
EXSILIUM
Письмо в редакцию журнала «Новый мир» (1994)
Вы предложили вашим зарубежным читателям рассказать о том, как им живется в эмиграции. Рассказать о нашей жизни — значит напомнить, что мы отправлялись в изгнание без надежды когда-либо снова увидеть страну, друзей и близких, но это значит также объяснить, почему же теперь, когда режим рухнул, большинство беглецов не возвращаются.
Несколько месяцев назад баварское телевидение показало репортаж о писателях — эмигрантах из стран бывшего Восточного блока, один из многих документальных фильмов на эту тему. Режиссер расспрашивал разных людей, всем был задан один и тот же вопрос: хочется ли вернуться? Фильм назывался „Die Türen sind verschlossen” (“Двери заперты”), и, собственно, это и был ответ. Известный русский писатель, периодически приезжающий в Россию, давал свое интервью на улице в Москве. Случайно мимо проходили две женщины. Одна из них, увидев камеру, стала кричать, что евреи убивают русских, а тут, дескать, телевидение берет интервью у одного из этих негодяев. Диктор перевел, несколько смягчив выражения. Но и это был своего рода ответ.
Я полагаю, что ответов может быть не меньше, чем объяснений, почему пришлось уехать.
Я давно живу в Федеративной Республике почти . Я уже состарился. Можно предположить, что здесь я и окончу свои дни. Моя фамилия (я говорю о паспортной фамилии, а не о литературном псевдониме) имеет славянское окончание и сложный иудейский, латинский и германский корень; этимология хранит следы многовековых скитаний моих предков. И похоже, что круг замкнулся. Сам я вырос в Москве и не испытываю потребности доказывать свою “подлинность”. В одной статье Борхеса есть забавное рассуждение о верблюдах: в самой арабской из всех арабских книг — Коране — верблюды не упоминаются. Если бы священную книгу писал национально озабоченный автор, верблюды маршировали бы у него на каждой странице. Но ему не нужно было доказывать, что он араб; он и так был арабом. Я не вижу противоречия в том, что одновременно являюсь евреем и русским интеллигентом: это достаточно традиционное сочетание.
Мой отъезд с семьей из Советского Союза летом 1982 года был связан с обстоятельствами моей биографии, но на нем есть отблеск общей судьбы. Я бывший заключенный и годы юности провел в лагере. Моя литературная карьера была связана с самиздатом, и хотя мне принадлежали две выпущенные в Москве популярные книжки для школьников — о медицине и об Исааке Ньютоне (набор третьей книги, о философии врачевания, был рассыпан, когда в издательстве догадались, что я за птица), — я оставался нелегальным писателем. От этих времен сохранился мой псевдоним, придуманный редактором самиздатского журнала для конспирации. Секрет, само собой, был быстро разоблачен. Дело о журнале тянулось несколько лет, слежка, обыски, потеря рукописей, взлом квартиры, публикации за границей, аресты и отъезды друзей — вся эта банальная история, о которой сейчас скучно вспоминать, кончилась, как и следовало ожидать, тем, что пришлось выбирать: или — или. К этому времени диссидентство было разгромлено, эмиграция почти прекращена. Мне, однако, принесли необходимые документы на дом. И все же я не могу сказать, что единственной причиной, которая вынудила меня отряхнуть со стоп пыль отечества, было учреждение, оказавшееся, как мы теперь видим, бессмертным.
Люди, подобные мне, никогда не осмелятся бросить камень в Хрущева: не окажись он у власти, мы давно уже сгнили бы на лагерных полях захоронения. Вторая половина 50-х годов — это и было короткое время, когда я вышел на волю и даже смог поступить в провинциальный медицинский институт. И до и после мы были свидетелями гнуснейших времен. По крайней мере одно стало ясно: реформировать эту махину невозможно. Демонтировав систему принудительного труда — экономическую основу советского строя, — Хрущев нанес ему смертельный удар. И если режим, казавшийся отлитым из чугуна, в конце концов повалился, то причиной было именно то, что служило для него высшим оправданием, на чем покоилось все вероучение, — экономика. Это была поистине чудовищная насмешка судьбы.
Вслед за потеплением — буквально по Леонтьеву — началось гниение. “Застой” — метафора неудачная во всех отношениях. 70-е годы были временем умственного движения, захватившего и людей старшего поколения, и студенческую молодежь. Я говорю сейчас не о политическом инакомыслии; новое движение, главным образом философское и религиозное, не было и восстанием против философии диалектического материализма по той простой причине, что философия эта не считалась достойным противником: это был мертвец, которого без лишних слов оставили в покое. Слишком очевидно было, что и наука и отвлеченная мысль ушли далеко вперед и в разные стороны; появились новые дисциплины, формировался новый язык, с Запада словно из серебристого тумана наплывали материки, для которых попросту не было места на архаической карте марксизма-ленинизма. Я мог бы назвать целую группу людей, которые персонифицировали это духовное брожение и заряжали его новыми, неслыханными идеями. Вместе с тем эпоха стремительно приобретала черты безвременья.
Что-то произошло с часовым механизмом: стрелки двигались все медленней и наконец остановились. В воздухе стоял густой запах старческой мочи. Было ощущение, что история прекратилась. Компания зловещих старцев на трибуне мавзолея была как бы вывеской страны. Она удостоверяла безнадежную дряхлость режима. Она служила моделью “руководства” на всех уровнях, образцом для всех учреждений и предприятий, включая научные институты, учебные заведения и редакции. Самые невинные начинания немедленно пресекались. Молодые писатели даже не пытались толкаться в официальную литературу. Все знали ей цену. Целые этажи общества были заняты призрачной деятельностью. Огромное множество “трудящихся” давно позабыло, что такое труд. Коррупция уже не была сорной травой или бурьяном, это были джунгли. Без блата вы не могли никуда сунуться. Без подкупа все останавливалось. Пустопорожней болтовней стали все заявления и постановления; политическое словоблудие побило все прежние рекорды. Газеты устали лгать самим себе. Успехи социалистической экономики, о которых все еще говорилось в докладах, были последней отчаянной попыткой инвалида отплясывать на протезах; самую возможность передвигаться следовало расценивать как успех, и было совершенно очевидно, что так называемая теневая экономика, или, проще говоря, круговая порука жуликов, необходима в этой стране, как костыли, которые не дают увечному свалиться окончательно. История не оставила советскому государству альтернатив. Спасти положение могла разве что реставрация кровавой диктатуры.
В сущности, то, о чем здесь говорится, было известно всем. Темному мужику в деревне было ясно, что государство и общество разлагаются.
Если это забыто, если теперь многим кажется, что крах, постигший нашу страну, — результат злонамеренной деятельности временщиков, а не возмездие, которое творит история, не знающая правых и виноватых, то это происходит лишь в силу понятной, хоть и абсурдной, ностальгии по прошлому.
* * *
На самом деле мы дышали азотом. В конце концов и внутренняя эмиграция — единственный способ сохранить достоинство — оказалась невозможной; не только наше собственное будущее, но и будущее наших детей было ампутировано; всякая деятельность потеряла смысл. За свою жизнь я испытал много иллюзий, от некоторых — например, от преклонения перед “народом” — меня освободил лагерь. Позднее я с увлечением занимался медициной, мотался по своему участку и благоустраивал свою маленькую сельскую больницу, лечил старых и малых, был и швец и жнец. Еще позже я заведовал отделением в Москве. Врачебная работа погрузила меня в океан человеческого горя, но давала какое-то ощущение смысла жизни. Все это тоже ушло в прошлое.
( Read more... )
(текст дальше подписан "Антон Иванов". Я не знаю ни кто такой Барабанов, ни кто такой Антон Иванов. Но текст не зависит от того, кто автор. - bgmt)
“Лет 10 назад, по дороге в Варшаву я упросил навигатор вести меня самыми просёлочными дорогами, какие только есть в Польше, потому что люблю тишину и сельские пейзажи и ненавижу магистрали. Навигатор сказал: "Ok, давай налево", и через пару часов я оказался посреди леса, на такой раздолбанной бетонке, каких даже дома не видал: казалось, её ещё с той войны не ремонтировали (как вскоре выяснилось, так оно и было).
Аккурат когда от сельских пейзажей начало ломить поясницу и предательски захотелось обратно на магистраль, бетонка привела в деревеньку под названием Treblinka. Я, конечно, остановился, спросил у местных. Да, это была та самая Треблинка. И мемориал был, километрах в трёх, в лесу.
Бетонку строили узники. С тех пор и не ремонтировали, - "zla droga", - говорили. Сам лагерь полностью уничтожили ещё немцы, заметая следы - мемориал создавали уже в 60-е годы. На том месте, куда приходили те самые товарняки, сегодня устроены импровизированные бетонные шпалы. Однако сохранились, по всей видимости, оригинальная брусчатая платформа и дорожка от станции к лагерю, по которой уводили людей.
На платформе на раскладном стульчике сидела сухонькая старушка на вид лет 80-ти и смотрела куда-то вдоль дороги. Одна. Больше вообще никого не было - в таком-то месте! Я-то ожидал сотни людей - ну, что-то, вроде мемориала "Родина-Мать" или Бородинского поля. Нет. Разбитая бетонка, облупленная касса, лес и одна-единственная старушка. Сидит на стульчике и смотрит. То ли на мемориал, то ли сквозь него?
По пути обратно я нагнал её: старушка несколько отрешённо шла по брусчатому тракту к парковке, со своим стульчиком в руках. Других машин, кроме моей, на парковке не было, а ближайшая станция далеко. Предложил подвезти, она поблагодарила, но сказала, что ей ехать аж в Варшаву. Я ответил, что мне тоже, и поехали. Старушка прекрасно знала русский. Польская еврейка.
Пани (тогда ещё - панне) Еве, так звали старушку, было лет 7 отроду, когда Варшавскому гетто было велено грузиться в товарные вагоны, чтобы ехать "на новое место жительства, где дадут работу". Её мама, конечно, поняла, что происходит, а если не поняла, то почувствовала. Так что на самом подъезде к лагерю, когда уже был отчётливо слышен лай собак и харкающие команды полицаев, она протиснула дочь в дырку, в какую-то щель между досками вагона и выкинула прямо на рельсы - примерно в том месте, где сейчас та парковка. Дело было ночью, конвоиры не заметили, поезд проехал над девочкой и остановился метров через 500, у ворот лагеря. Тогда, из темноты маленькая Ева видела маму в последний раз.
Ещё в вагоне, успокаивая плачущего ребёнка, мама наказала, чтобы она была хорошей девочкой, и они обязательно увидятся. Сейчас им надо расстаться, но скоро она вернётся к ней, в их родной дом, и они снова будут пить чай. С тех пор пани Ева всю жизнь ждёт маму дома, и каждую неделю печёт пирог к чаю. Она никуда не уехала из Польши - ни из оккупированной немцами, ни советскими, ни из свободной уже страны. Ждёт в том самом доме, откуда их выгнали, переселяя в гетто, и куда мама обещала вернуться.
Отдельная история, как девочке удалось спастись, и как она всю жизнь потом приходила на эту платформу, всё надеясь, что мама выйдет к ней по той же самой дорожке, по которой её увели, и они вместе пойдут домой.
И в день нашей встречи она сидела там и смотрела на эту дорожку.
Я, конечно, от рождения дураковат, но в тот день (видимо, под впечатлением) был особенно в ударе, поэтому задал пани Еве, наверное, самый идиотский вопрос, который когда-либо в жизни задавал вслух: "Как же это так получилось?" Видит бог, 10 лет назад я и представить себе не мог событий, происходящих сегодня в любезном нашем Отечестве, а потому искренне не понимал евреев, "покорно шедших" на убой. Неужели вы не понимали, что происходит? Почему вы не дрались? В одном только Варшавском гетто вас было почти полмиллиона - это треть всех немецких войск, находившихся тогда на территории Польши. И, возьмись вы разом за оружие, это была бы не победа, но как минимум то, что у военных называется "неприемлемые потери". И это уже на 100% были бы не концлагеря, а переговоры.
Вот так, примерно, рассуждал среднерусский дебилушка в присутствии живой свидетельницы Холокоста. Говорю "дебилушка", а не "мудилушка" исключительно потому, что непонимание было искренним.
Пани Ева, к счастью, была умнее меня. Нет, она не попросила немедленно её высадить, но попыталась объяснить. Вот ради этих её слов единственно я и мучаю сегодня ваше восприятие:
- Видите ли, молодой человек, - сказала она через паузу, - это ведь сегодня просто открыть учебник и прочитать о том, что было 70 лет назад. Там всё понятно: кто агрессор, кто жертва, сколько было в гетто, а сколько было немцев. В учебниках есть ответы, кто какие ошибки совершил и к чему они привели. Я думаю, попади к нам в Варшаву тогда такой учебник, мы бы поступили ровно, как вы говорите. Да мы так и поступили - было большое восстание. Многие бежали, присоединялись к партизанам. Так или иначе, мы очень сопротивлялись.
Понимали ли мы с самого начала, чем всё закончится? И да, и нет. Конечно, многие догадывались. Старый Янек ходил по улицам в одной рубахе и кричал о том, что с нами сделают, еще даже до того, как мы переехали в гетто. Кричал нам, что надо бежать. Но его мало слушали - старого Янека сильно били еще до немцев, он побывал в польской тюрьме, все считали его городским сумасшедшим. А когда поняли, что это не так, уже было поздно. Я думаю, большинство понимали, что нас ждёт, но не могли и не хотели до самого конца в это поверить. Такова человеческая природа - мы хватаемся за надежду: "А вдруг, обойдётся? Они же люди? За что - я же не дал никакого повода меня наказывать?"
Ведь немцы не начали сразу убивать всех подряд - нет, что вы! Сначала они установили законы. Законы - это уклад повседневной жизни. Это как раз то, что призвано не допускать кровопролития. У нас были законы для немцев, были законы для поляков и были для евреев. Законы появляются каждый день, если вы читаете газеты, ничего страшного в самом этом нет. Не станете же вы браться за оружие и называть кровавым палачом чиновника, который всего лишь обозначил заведения, куда отныне можно заходить только немцам. Вы просто принимаете новые правила к сведению и продолжаете жить обычной жизнью, уверенные в том, что всё будет хорошо, если их не нарушать. Да и законы же эти были введены не все сразу. Сначала ограничили деньги, мы отдали деньги. Затем закрыли для проживания несколько районов - они называли это "карантин". Само гетто появилось только через год, и за выход из него поначалу даже не наказывали. Потом только стали сажать в тюрьму. Убивать начали ещё только через год. И сначала только тех, кто действительно серьёзно нарушал правила. Тех, кто соблюдал, по-прежнему не били. Я думаю, люди до последнего надеялись, что если будут законопослушными, будут делать, что им говорят, то их не тронут. Надежда, она ведь не умирает до самого конца, как говорят у вас в России. Даже когда нам приказали садиться в эти вагоны, умом мы понимали - не я, конечно, взрослые, - но не могли это принять, надеялись. Вот я и сегодня прихожу к этим воротам - там когда-то были ворота, в которые все они ушли - я прихожу сюда не потому, что я не понимаю. Я всё прекрасно понимаю, что тогда произошло. Но я всегда надеюсь, что если... что вдруг...
...Пани Ева была готова заплакать, но не позволила себе в моём присутствии. Доехали молча.
10 лет прошло, уши у меня пылают до сих пор.
Так, собственно, в связи с чем я вспомнил эту историю. На днях, листая ленту фейсбука, зацепился взглядом за комментарий под постом, по-моему, о задержанных на акции протеста. Очень характерный для нас комментарий, суть которого сводилась примерно к следующему: "Да-да, мы всё поняли и уже устали от вас. Уважаемая Нателла Болтянская (кажется?), вы и так уже сделали здесь слишком много постов на эту тему, уймитесь". Или что-то в этом роде.
Помню, первое, что подумал тогда: "Они что, правда ничего не понимают?" И да, и нет? Или, может, большинство всё прекрасно понимает, просто мы абсолютно, непоколебимо уверены, что если будем послушными, будем соблюдать правила и делать, что нам говорят, то команды грузиться в вагоны, может быть, никогда и не поступит? В конце концов, у нас же нет учебника, мы ничего не знаем наперёд, верно? А вот то, что, если будем бузить, побьют точно, это знаем наверняка. А старый Янек, который ходит тут и кричит - так он просто городской сумасшедший, это вам всякий в гетто скажет.”
Антон Иванов
Перепост vba_ (мне надоело перепощивать кнопкой share. Она создаёт не перепост, а просто показывает чужой пост).
В среду начинаются распродажи, а это значит, что и гей-парад в Париже недалек, в субботу. Фотографам настойчиво рекомендую сходить, это красочное зрелище. Я много раз его наблюдал, и что мне нравится – медленная, но верная эволюция от гей/лесби к просто карнавалу, прославляющему приятные отношения между людьми, особенно гетеросексуальные. Я думаю, что когда дискриминация секс-меньшинств сойдет на нет (пока этого еще нет, к сожалению), останется только веселый карнавал, без "борьбы за права", но зато о любви.
А пока посмотрите на участников, как это все было в разные годы. В парижском дефиле принимают участие около полумиллиона, так что истинные геи иногда могут и затеряться в общей массе веселящихся.
Первую фотографию vba_ перепощиваю, остальные - ткните в абзац выше.
Я редко цитирую посты bbb (Boris Lvin), у нас очень разные точки зрения на очень многое. Но - не на всё. И я должен отдать ему должное, он превосходно отождествил источник последней "прямой линии". Вот, копипейщу прямо текст его поста. Надо же, а я когда-то считал, что упревленческая часть "Улитки" не дотягивает до лесной.
Год примерно 1990 или 1991. Таксист посматривал на меня в зеркало заднего вида и вдруг спросил: «С Кавказа?» Ну, да, в общем. Он остановил машину приблизительно в середине метромоста на Воробьевых горах и сказал: «Выходи!» С чего бы это, удивилась я. «Выходи и скажи спасибо, что живая». Я ничего не поняла, но вышла, а что делать. Время около 3 утра, метромост, тьма, страх. Побрела обреченно по мосту вниз в сторону Комсомольского проспекта, вздрагивая от каждого звука. Вдруг рядом появилась машина с затемненными стеклами. Сначала она просто ехала рядом с моей скоростью, сердце от ужаса бешено колотилось. Потом окно открылось и молодой парень с улыбочкой сказал: «Странное место и время для прогулки». Я молчала. Он: «Случилось что?» Я: «Таксист высадил». Он: «Чего?» Я: «Не знаю». Машина остановилась. Он: «Садись, подвезем». Я заглянула в открытое окно, в машине вместе с водителем трое, вполне конкретные ребята. Говорю: «Нет, у вас какой-то бандитский вид». Парень захохотал: «И что?» Я: «Боюсь. К тому же, у вас, подозреваю, у каждого под рубашкой ствол». Он: «Образованная какая. Так тем более не страшно». Я: «Почему не страшно?» Он: « Мы не по интеллигентным дамочкам». Шофер заржал и добавил: «Мы по телкам». Аха, я побрела дальше. Парень вышел из машины и пошел за мной: «Не бойся, довезем в целости и сохранности. Тебе далеко?» Мне на машине до дома было минут 7. И тут я почему-то поверила, что довезут в целости и сохранности. Не спрашивайте. Просто интуитивно поняла, что можно сесть к этим трем конкретным парням в машину и все будет нормально. Третий, рядом которым я села на заднее сиденье, мирно похрапывал. Вдруг шофер говорит весельчаку, который со мной разговаривал: «Ааа, вот че, я понял, какие-то азеры (в это понятие укладывался весь Кавказ) мочат таксистов. А она черная. Вот он ее и высадил. А мог и пришить, так что дамочке повезло». Он на секунду повернулся ко мне, перепроверяя свое определение, и остался доволен. Веселый тоже повернулся, но промолчал. Они довезли меня до самого подъезда. Весельчак шарил зачем -то в бардачке, потом что-то написал на клочке бумаги и протянул мне: «Будут обижать, звони, попросишь Шмеля». Прошло некоторое время, я писала какой-то текст и мне нужно было компетентное мнение такого вот братка. Я нашла бумажку и позвонила, трубку взял мужчина. Попросила Шмеля. Пауза, потом человек спросил: «Ты кто?» Я: «Скажите, что эта та дамочка, которую он с друзьями подвозил как-то ночью с метромоста». Слышу он говорит кому-то: «Звонит какая-то, Шмеля просит, говорит подвозили ее ночью с метромоста». Вдали слышу голос: «Дай мне». И уже другой мужчина в трубке: «Черная, ты что ли?» Ну что тут скажешь: «Я, а вы?…» Он: «Я за рулем был. Нету Шмеля. Нету его больше. Совсем. Такая вот хрень. Помощь нужна? Я подъеду». Я была на работе. «Приезжайте, —говорю, — на Пушкинскую площадь, зайдите в газету «Московские новости». Я вас через час встречу». Он приехал. Шмеля убили в перестрелке в Подмосковье, подробностей не рассказал. Выпили кофе. Он вдруг говорит: «Ты ж в газете работаешь. Напиши, как тебя высадил таксист, потому что ты черная. Нехорошо это, неправильно. Все это неправильно», — добавил задумчиво. Так появилась первая в моей жизни колонка, которая называлась «Я черная, господа таксисты». Вспомнила, потому что сегодня вечером покинула такси на полпути к дому. Не спрашивайте. Вышла из машины, темно, не страшно, но почему-то вдруг вспомнилась та история.
https://novayagazeta.livejournal.com/9453789.html про Пола Аллена.
(Кстати, не вздумайте пользоваться кнопкой share для перепостов: я только что стёр такой "мой" пост, потому что он был не редактируем и потому что комменты в нём были на самом деле комментами к исходному посту в НГ).
Вопрос, естественно, насколько этот рассказ правдив. Там уже есть коммент "Пол Аллен придумал ПК? Жесть! Вы в своем уме?"
Что, конечно, тоже ничего не значит. Надо знать, а не слышать звон, а я слышал звон.
Reposting a FB post of Cyrus Tailor. Cyrus was a postdoc at Rutgers at the same time as me. He is Dean of Arts and Sciences and Albert A. Michelson Professor in Physics at Case Western Reserve University now.
I realize now that the 2008 US Presidential election was a unique event in the US history. Two decent men, two intellectuals, two bearers of the world culture, two thinkers opposed each other. I voted Obama and I would do this again; but the other candidate was equally excellent (if only he had not chosen Sarah Palin...).
=========================
John McCain at the funeral of his friend Bob Timberg:
“When I was a boy, I loved the books of Robert Louis Stevenson. So did a lot of kids of my generation. Stevenson also had a restless spirit that propelled him through adversity. He was an adventurer. He traveled the world and spent the last years of his short life in Western Samoa, a place as far removed physically and culturally from his native Scotland as could be imagined. He’s buried there on a low hill overlooking the Pacific.
His headstone bears as his epitaph a short poem he wrote not long before he died, entitled Requiem. I’ve always been moved by it. It’s an epitaph for a restless, striving, resilient person. I last read it at my father’s funeral. I’d like to close my remarks with it now.
Under the wide and starry sky
Dig the grave and let me lie.
Glad did I live and gladly die,
And I laid me down with a will.
This be the verse you grave for me;
Here he lies where he longed to be,
Home is the sailor, home from sea,
And the hunter home from the hill. “
If the authors of computer programming books wrote arithmetic textbooks pic.twitter.com/4VkWlbz9c8
— Steve Stewart-Williams (@SteveStuWill) May 11, 2017
ФБ-пост внучки Ольги Чайковской, про неё.
Интересно, сколько людей, которые со мной общаются в сети, знают это имя? Им будет интересно. Остальным...
Гугл-поиск "уходит время" выдаёт 25 миллионов 600 тысяч запросов.
=============
UPDATE
Меня попросили перепостить в явном виде, чтобы те, у кого нет ФБ-аккаунта, могли всё увидеть. Вот:
Добавление к мблиному посту, который под катом:
въезжая уже в полвосьмого домой, а там узенькая такая кривая дорожка между строений и тракторов, потом через поле к нашему дому, стоящему как сиротиночка посреди поля: с одной стороны не знаю что, с другой поле маковое, но маки скоро изведут, сорняки ведь, - встретили хозяина. Хозяин - фермер. Это значит, что с одной стороны, он, видимо, довольно богат: довльно большой виноградник, поле лавандина, поле чего-то ещё (какие-то японские жёлтые цветочки, которые якоды обладают антиканцерогенным действием), и, наверно, ютящаяся тут же зала для проведения торжеств - тоже его. А с другой стороны, он непрерывно работае руками. То в поле, то чинит что-то, то траву косит у дороги. Не видел я его без работы. Кончил агрономический, кажется, факультет в Люмини (там марсельский университет), происходит отсюда, но почему-то ни малейшего местного акцента.
Так вот, полвосьмого. Он нам машет, я открываю окно машины, он говорит "бельгийцы сказали, что всё в порядке!" Потом начинает обсуждать, что будет на législatives. И ни единой секунды ему в голову не пришло, что а вдруг мы за Лё Пен? Но ведь и нам не приходило, что, может быть, он за Лё Пен (а ведь это регион, где за неё большинство!) - смотришь на человека, видишь, невозможно. Пообсуждали полный провал социалистов, я говорю "а я ведь голосовал за Олланда", он отвечает "ну так ведь иначе был бы Саркози!"
Свой своему свой.
PS И тут Мбла прочла последние новости: оказыается, регион PACA, где мы в данный момент сидим за столом, который всекгда считался бастионом НФ, проголосовал за Макрона. VIve la France, однако! Kукареку!
( Read more... )