(no subject)
Apr. 18th, 2019 04:31 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
bgmtЯ не знаю, надо ли об этом говорить, но, пожалуй, скажу всё-таки...
Я вчера проглядела свою ленту в жж – мне не удаётся читать её каждый день, хоть я и говорю себе сто раз, что разумней полчаса в день, чем много времени раз в неделю.
В общем, я проглядела её с воскресного вечера и по вчерашний. Естественно, там было про Нотр Дам.
И вот мне показалось, что, может быть, я всё-таки скажу тем людям, которые недоумевают, или отчасти недоумевают, почему для такого числа людей, это абсолютно личное, интимное горе.
Я прочитала несколько записей и комментариев к записям, в которых говорилось, что, конечно, это памятник культуры и символ города, что, к счастью, не погибли люди, – и подразумевалось или было вслух высказано недоумение – почему столько людей ощутили ужас близости трагедии, – если б она не выстояла.
***
Вот живём мы, хоть всё-таки знаем, что помрём. Иногда удивительно – и как это мы живём с таким знанием. Вот Костя Левин, здоровый человек, счастливый семьянин, боялся ходить с ружьём, чтоб не застрелиться.
Но всё ж живём. Кто-то, вроде бы, начал завещание со слов «если я умру», но в целом, мы соглашаемся – помрём, куда денемся, все, жившие до нас, померли, – и мы туда же.
Живём, теряем близких, живём с тем, что пережить совершенно невозможно – а живём – с памятью – нашим бессмертием. Наша собственная память – и общая, та, которую делим с другими.
Совершенно необходимо соотносить себя с вечностью. И у каждого с ней личные интимные отношения. А без вечности – совсем никуда и никак.
В этой вечности пейзаж и культура – незыблемые основы мира. У каждого свои, и наши общие – тоже.
Нотр Дам оказалась огромной силы притяжения общей точкой, в которой мы с вечностью разговариваем.
Вот стоит она на острове – в Лютеции, посреди нынешнего Парижа, вот в Рождество перед ней ёлка, а в апреле сакуры и сирень расцветают.
И для меня лично – вот поднимаюсь я по лестнице со станции «Сен-Мишель-Нотр-Дам» – и первый взгляд вверх – на неё. Иду по набережной к Жавелю – оглядываюсь. И на мосту постоять-поглядеть... И зайти – когда вне сезона, ноябрьским предвечером... А когда-то, когда туристское мельтешенье не захлестнуло ещё мир – вечером перед Рождеством, в полутьме, в свете витражей постоять-послушать орган.
До этих камней дотрагивались, в эту дверь входили – пространство объединяет нас – 100 лет назад, 800, или попросту 20 – мы с Васькой заходили. А у Шарлеманя, – очень хорошо встречаться – «значит, в пять у зелёного дяди?» – очень удобно. Шарлемань давным-давно позеленел, и лошадь тоже зелёная.
Нотр-Дам – меня утешает, когда разбегаются, как мыши, смыслы, – выйдешь из метро, или пешком подойдёшь, взглянешь вверх, попытаешься снизу вглядеться в химер, кивнёшь той, что на углу в вышине, и мир выстраивается из кирпичиков, и слышишь шаги...
Пробковые дубы на холмах над Средиземным морем, голубое марево над песком бесконечного бретонского пляжа, вереск, сосны, небо над рекой, Нотр Дам, Ван-Гоговский сеятель шагает, огромные глаза паровоза у Моне, мостик над прудом...
Я пару лет назад прочитала письмо Шопена, где он мучается угрызениями совести, что из-за болезни не принял участия в польском восстании, и подумала – ну, вот а если б принял, а если б погиб? Ну, как представить мир без первого концерта, без этюдов...
И такое множество написанных слов – рукописи не горят – с ними проще...
Одно лето на шестёрке, дороге, ведущей из Парижа на юг, по которой на каникулы едут к Средиземному морю, едут в горы, висели плакаты: «Не торопись, море не испарится!». И это было так жизнеутверждающе!
Совершенно необходимо быть уверенным, что море не испарится! Иначе как?
***
Сегодня возле парижской мэрии будут чествовать пожарников, играть Баха и читать Виктора Гюго.
***
Играют синие огни на лапах ёлок,
Большая площадь кое-как освещена,
Да в жёлтом блеске фонарей, на ветках голых
Случайных листьев уцелела желтизна –
Ещё колышутся над ёлочным, над синим,
Пока их слабый ветер с веток не сорвёт...
Луна приткнулась между башнями и шпилем...
Ну что, Нотр-Дам, покажешь мне под Новый год?
Невыразительны апостольские лица:
Затенены – не разглядеть, и лишь одно –
Лицо неверного Фомы едва искрится:
Живой луной оно слегка освещено.
Ну да. Одиннадцать нисходят к нам по шпилю,
А он, Фома, он – архитектора портрет ,
Лицом к луне штурмует шпиль, чтоб не забыли,
Кто восстанавливал собор десятки лет!
Вьоле Лё Дюк идёт по шпилю вверх, а ниже
Река, кафешки и толпа цветных огней...
На левой башне, над предпраздничным Парижем
Среди химер есть лица двух моих друзей...
Я им дарил тех двух химер когда-то в шутку –
Настольный гипсовый уменьшенный портрет!
...Декабрьский ветер в башнях вечную погудку
Всё повторяет, всё твердит: «их нет, их нет...»
А посреди химер, гаргуй и прочих статуй
(Кто, кстати, выдумал вот так пугать детей?)
Мудрец масонский, говорят, алхимик спрятан ,
Химичит что-то химеричный книгочей...
А впрочем, ладно уж, пускай себе химичит,
Не знаю кем, да и зачем тут влеплен он,
Что и кому, и для чего он всё талдычит,–
Но и ему не разгадать секрет времён...
Я вчера проглядела свою ленту в жж – мне не удаётся читать её каждый день, хоть я и говорю себе сто раз, что разумней полчаса в день, чем много времени раз в неделю.
В общем, я проглядела её с воскресного вечера и по вчерашний. Естественно, там было про Нотр Дам.
И вот мне показалось, что, может быть, я всё-таки скажу тем людям, которые недоумевают, или отчасти недоумевают, почему для такого числа людей, это абсолютно личное, интимное горе.
Я прочитала несколько записей и комментариев к записям, в которых говорилось, что, конечно, это памятник культуры и символ города, что, к счастью, не погибли люди, – и подразумевалось или было вслух высказано недоумение – почему столько людей ощутили ужас близости трагедии, – если б она не выстояла.
***
Вот живём мы, хоть всё-таки знаем, что помрём. Иногда удивительно – и как это мы живём с таким знанием. Вот Костя Левин, здоровый человек, счастливый семьянин, боялся ходить с ружьём, чтоб не застрелиться.
Но всё ж живём. Кто-то, вроде бы, начал завещание со слов «если я умру», но в целом, мы соглашаемся – помрём, куда денемся, все, жившие до нас, померли, – и мы туда же.
Живём, теряем близких, живём с тем, что пережить совершенно невозможно – а живём – с памятью – нашим бессмертием. Наша собственная память – и общая, та, которую делим с другими.
Совершенно необходимо соотносить себя с вечностью. И у каждого с ней личные интимные отношения. А без вечности – совсем никуда и никак.
В этой вечности пейзаж и культура – незыблемые основы мира. У каждого свои, и наши общие – тоже.
Нотр Дам оказалась огромной силы притяжения общей точкой, в которой мы с вечностью разговариваем.
Вот стоит она на острове – в Лютеции, посреди нынешнего Парижа, вот в Рождество перед ней ёлка, а в апреле сакуры и сирень расцветают.
И для меня лично – вот поднимаюсь я по лестнице со станции «Сен-Мишель-Нотр-Дам» – и первый взгляд вверх – на неё. Иду по набережной к Жавелю – оглядываюсь. И на мосту постоять-поглядеть... И зайти – когда вне сезона, ноябрьским предвечером... А когда-то, когда туристское мельтешенье не захлестнуло ещё мир – вечером перед Рождеством, в полутьме, в свете витражей постоять-послушать орган.
До этих камней дотрагивались, в эту дверь входили – пространство объединяет нас – 100 лет назад, 800, или попросту 20 – мы с Васькой заходили. А у Шарлеманя, – очень хорошо встречаться – «значит, в пять у зелёного дяди?» – очень удобно. Шарлемань давным-давно позеленел, и лошадь тоже зелёная.
Нотр-Дам – меня утешает, когда разбегаются, как мыши, смыслы, – выйдешь из метро, или пешком подойдёшь, взглянешь вверх, попытаешься снизу вглядеться в химер, кивнёшь той, что на углу в вышине, и мир выстраивается из кирпичиков, и слышишь шаги...
Пробковые дубы на холмах над Средиземным морем, голубое марево над песком бесконечного бретонского пляжа, вереск, сосны, небо над рекой, Нотр Дам, Ван-Гоговский сеятель шагает, огромные глаза паровоза у Моне, мостик над прудом...
Я пару лет назад прочитала письмо Шопена, где он мучается угрызениями совести, что из-за болезни не принял участия в польском восстании, и подумала – ну, вот а если б принял, а если б погиб? Ну, как представить мир без первого концерта, без этюдов...
И такое множество написанных слов – рукописи не горят – с ними проще...
Одно лето на шестёрке, дороге, ведущей из Парижа на юг, по которой на каникулы едут к Средиземному морю, едут в горы, висели плакаты: «Не торопись, море не испарится!». И это было так жизнеутверждающе!
Совершенно необходимо быть уверенным, что море не испарится! Иначе как?
***
Сегодня возле парижской мэрии будут чествовать пожарников, играть Баха и читать Виктора Гюго.
***
Играют синие огни на лапах ёлок,
Большая площадь кое-как освещена,
Да в жёлтом блеске фонарей, на ветках голых
Случайных листьев уцелела желтизна –
Ещё колышутся над ёлочным, над синим,
Пока их слабый ветер с веток не сорвёт...
Луна приткнулась между башнями и шпилем...
Ну что, Нотр-Дам, покажешь мне под Новый год?
Невыразительны апостольские лица:
Затенены – не разглядеть, и лишь одно –
Лицо неверного Фомы едва искрится:
Живой луной оно слегка освещено.
Ну да. Одиннадцать нисходят к нам по шпилю,
А он, Фома, он – архитектора портрет ,
Лицом к луне штурмует шпиль, чтоб не забыли,
Кто восстанавливал собор десятки лет!
Вьоле Лё Дюк идёт по шпилю вверх, а ниже
Река, кафешки и толпа цветных огней...
На левой башне, над предпраздничным Парижем
Среди химер есть лица двух моих друзей...
Я им дарил тех двух химер когда-то в шутку –
Настольный гипсовый уменьшенный портрет!
...Декабрьский ветер в башнях вечную погудку
Всё повторяет, всё твердит: «их нет, их нет...»
А посреди химер, гаргуй и прочих статуй
(Кто, кстати, выдумал вот так пугать детей?)
Мудрец масонский, говорят, алхимик спрятан ,
Химичит что-то химеричный книгочей...
А впрочем, ладно уж, пускай себе химичит,
Не знаю кем, да и зачем тут влеплен он,
Что и кому, и для чего он всё талдычит,–
Но и ему не разгадать секрет времён...
22 декабря 2011
