строчка

[bgmt]

Вдруг пришло в голову:

"А на Россию - одна моя мама,
только что она может одна?"

какой это год? Начало 60х?

И никто к нему не пришёл, не обвинил в русофобии, которая тогда называлась клеветой на советский строй, не вызвал в Комитет, не исключил из Союза Писателей, вообще ничего. При советской вполне себе власти, при идеологии, при всём-всём-всём.



Кстати, прекрасная песня.

Comments

[roving-wiretrap.livejournal.com]

Ну да, просто не публиковали и пластинок не издавали и в прессе поругивали. А редактора журнала "Сельская молодежь", который опубликовал подборку Окуджавы (включая "Про черного кота") сняли за это с работы.

А вообще приходили к поэтам и писателям и исключали и чего только не было. Даже в самые вегетарианские времена.

[bgmt.livejournal.com]

Конечно, было. Но - как пишет ниже Лейбов - за ЛИТОВАННЫЙ текст. (Ну или за изданный за границей). То пространство, в котором существовали песни Окуджавы, настолько не существовало для государства, что в результате оно оказывалось пространством свободы. Это очень интересный парадокс, и он распространяется ещё на многое - мне кажется (что, конечно, недоказуемо), что я сейчас, живи я в России, чувствовал бы большую несвободу, чем тогда; иначе сконфигурированную, конечно, так что "большее" или "меньшее" теряют ясный смысл, но однако.

[roving-wiretrap.livejournal.com]

+++То пространство, в котором существовали песни Окуджавы, настолько не существовало для государства, что в результате оно оказывалось пространством свободы+++ Я бы сказал несколько иначе: в той степени, в которой оно не существовало для государства - это было пространство свободы. Сначала такого рода песенное творчество почти не интересовало государство и это было довольно большое пространство свободы и именно поэтому в него потянулись всякие хорошие люди. Потом стало посложнее. Окуджава, кстати, когда начинал, хотел петь свои песни на бульварах. Ему говорили: ты с ума сошел, тебя же арестуют. И действительно арестовали бы, безотносительно к содержанию песен. В этой степени государство уже интересовалось песнями (когда они становились реально публичными) и пространство свободы тут заканчивалось. Сейчас можно петь на улице (с некоторыми оговорками), можно писать и распространять свои песни. Хотя конечно чувство свободы очень субъективное.

[bgmt.livejournal.com]

Я совершенно не возражаю против вашей формулировки, моя и мне не нравилась, но тем не менее тут есть явление, которое хорошо бы исследовать. Это пространство свободы, про которое я говорю - это те самые кухни, про которые Ким, это страта "своих", немножко разных для разных применений, но всё равно очень чётко ощущавшееся пространство именно свободы в мире несвободы, дом, гнездо, отдушина. Сейчас, живя во Франции давно, я понимаю, что потребность в этом не абсолютна, что если ты чувствуешь себя свободным в большом внешнем мире, то нора не нужна. (Но кому-то, кто в том же мире чувствует себя иначе, нужна). Но мне кажется, что окажись я сейчас в России, мне бы невероятно не хватало такой норы. Она ведь была большая. Сейчас принято высмеивать того же Окуджавы "Возьмёмся за руки, друзья". А ведь это было очень сильно. Без этого вымерли бы. И этого сейчас нет, насколько я понимаю. В этом свете очень многое приобретает другой смысл; вот - тоже высмеиваемое - то, что тогда никак не называлось, а потом стало называться КСП; зачем нужны были плохонькие тексты и простенькие мелодии? А за чувством эмоционального сродства. За образованием слоя хоть на время своих, чувствующих заведомо ту же эмоцию. Потребность в наличии общества, отсутствующая у очень малого числа совсем внутренне независимых людей. (И "совсем внутренне независимый" - свойство хотя и внушающее уважение, но его отрицание - не отрицательное свойство. Нужны и те, и другие).
Возвращаясь к теме, всё время моей взрослой (и полувзрослой) жизни в Союзе пространство, куда государство вообще не совалось и в котором одновременно ты ощущал себя среди своих, существовало. Кстати, насчёт "государство уже интересовалось песнями" - не знаю, до 79 года вроде не интересовалось. В том смысле, что все, кому это было нужно, слушали и пели и переписывали на плёнку не то что Окуджаву, а и Галича и политического Кима, и ни малейшего страха не было. (От этого, конечно. От чтения и передачи книг - был, хотя умеренный).
То есть был дом. Не знаю про восьмидесятые. И, конечно, с этим было очень плохо по крайней мере до 53 года, а скорее до 56го - не знаю, маленький я был.