Сокуров

[bgmt]

Я Сокурова смотрел мало. Всё собираюсь. Я видел "Мать и сын", это очень мощно, и "Одинокий голос человека", тоже. Я видел какой-то фильм, где ничего не происходит: чуть ли не час камера наблюдает за пустым полем, и пару раз по дороге кто-то проходит. Я всё собираюсь посмотреть другие важные фильмы, но, конечно, он не мой режиссёр: у меня к нему отношение, как у многих к Достоевскому (не у меня) - великий писатель, никаких сомнений, но лучше я прочту, что не читал ещё, через годик.

Я должен сознаться, что в душе клеветал на Сокурова. Я его для себя определил, как очень русского режиссёра - ну как, скажем, Платонов очень русский писатель, гораздо в большей степени, чем, скажем, Булгаков. Я не могу этот термин определить, но он многим будет ясен.
И тут я впал в тот самый грех, против которого сам столько выступал. В стране, где понятие русского и понятие любви к стране было так узурпировано, как это случилось в России, и стало значить злобное неприятие чужого, у смотрящего на это складывается единый образ, из А следует В. А оно не следует. Я ожидал, что Сокуров сейчас будет среди архиконсерваторов, - может быть, авось, не на уровне приятия этого государства, но всё равно, ну, скажем, как Солженицын. Я в этом признаюсь, потому что вдруг это будет уроком для других. Ну а может, я один так ошибался, тем лучше.

Вот интервью с Сокуровым. Прочтите всё, не только то, что я тут поместил явно. Вот недавно я говорил о мыслителях; мыслитель - это тот, кто говорит вещи, с которыми я могу быть и не согласен по размышлении, но над которыми мне надо подумать, которых я бы не придумал сам. Сокуров, конечно, прежде всего режиссёр кино, а мыслитель потом, и не самый крупный (может быть, потому что не стремится формулировать мысли словами, пока его не спрашивают); но да, он говорит вещи, с которыми я могу быть и не согласен по размышлении, но над которыми мне надо подумать, которых я бы не придумал сам. Нет, его текст не надо разбирать на крупинки и обмысливать каждую в отдельности, но в нём такие мысли есть. Мне кажется.

Мне особенно интересно то, что он сказал про романную форму. Тут как раз я сам мог это придумать и придумал, но я так редко встречал эту мысль вне разговоров с очень немногими...

======================================================
  -Простите за странный вопрос: вы себя патриотом считаете? Для вас это слово имеет смысл?

    -Вопрос немножко из анатомического театра… Мне трудно на него отвечать. Фильмы, которые я делаю, в России практически не показываются, все мои последние работы сделаны за пределами страны, на других языках. У меня есть чувство, что я чужой. Может, потому что в последнее время у меня было много неудач, связанных с жизнью в Отечестве. И ситуация с культурой и градозащитным движением в Петербурге у нас очень сложная. День за днем — поражение за поражением. Однако родина у меня одна: это Россия. Паспорт у меня один, российский. Отношение к поведению государства у меня разное: от неприятия до ужаса. А Россия для меня в первую очередь — русский язык. С ним я родился, с ним уйду в мир иной.

............

Мне иногда трудно входить в современный контекст — и в условиях советского периода было трудно. Но я понимал очень хорошо, что самые большие трудности — во мне, а не в советской власти. В конце концов, где советская власть и где я! Я выжил и все же работаю. По-прежнему главная моя проблема — мое собственное несовершенство, а не коллизии, возникающие в связи с деятельностью политизированного Министерства культуры. Это факт, все его знают и признают, включая министра культуры: занимается он политикой, а не культурой. Но для искусства это не принципиально. Два года назад мы организовали в Петербурге для поддержки молодых фонд «Пример интонации» и сделали семь фильмов — шесть игровых короткометражных и один полнометражный документальный. В процессе подготовки сценариев и поиска молодых людей для дебютов я вдруг понял, что ресурсы не так и масштабны: найти интересного человека, личность для работы в кино очень трудно! Отыскать интересный замысел тоже трудно, что-то сформулированное — еще труднее. К счастью, не все так отравлены социальностью, которая рассеяна в западной практике как эпидемия... Я получаю десятки работ со всего мира, и везде мотивация — социальная, а художественной мотивации нигде нет. У наших она еще сохраняется, но сам уровень идей и амбиций — очень низкий. Это тревожно. Идей должно быть больше, чем денег.

............

-Вам не кажется, что, наоборот, довольно часто социальная или политическая тема будит амбиции и идеи? А у нас эти темы табуированы, работают цензура и самоцензура, к политике не прикоснись! Вот и уровень падает.

-Может быть. Но я не встречал молодых людей, которые могли бы всерьез заинтересоваться социальной темой или политикой. Своих же студентов я от этого оберегаю, уговариваю дистанцироваться от политической практики.
<...>Должен сказать, что тех, у кого есть осмысленный гуманитарно-гражданский интерес, я еще не встречал. Возможно, те, кто выйдет из тюрем после Болотной и решит снять об этом фильм, будут первыми такими людьми. Но пока я их не видел. Это первое. Второе: политическая процедура в России сегодня очень жесткая и примитивная, далеко не изысканная. Даже криминальной составляющей в ней нет, а ведь это могло бы дать драматургию. Нет криминала — есть голая и безжалостная жестокость, доведенная до абсолюта политика. Новый вид политической обнаженности, которого нигде в мире пока нет. Искусству в России очень трудно к этому прикасаться. Вся эта область — как соляная кислота, там нет полутонов, она сразу вспыхивает.

.........

У меня есть глубокая уверенность, что сила характера не исследована и не понята до конца. Не осмыслены ее опасности. В свое время я близко и много общался с Ельциным, не раз встречался с Путиным… разные люди были в моей жизни: Солженицын, Ростропович. Везде я пытался понять основы той конструкции, которой является характер. Все писатели бились над этим, многие отступались. Кинематографисты пытались пробить эту стену, часто от бессилия уходили в формализм. Но литература преуспела больше. Сегодня мы потеряли — и Россия, и Европа — крупную романную форму в литературе. У меня есть мощная потребность в больших романах, именно они могли бы позволить кинематографу сохраниться как искусству. Только если будут такие писатели, нам удастся куда-то продвинуться. Мы это видим по примеру Америки, где дела с романной формой обстоят лучше. В американском кино работают блестящие драматурги, выдающиеся сценаристы — как с точки зрения конструкций, так и по тому, как они не боятся вплотную приблизиться к самым сложным проблемам. Даже их фильмы-катастрофы — колоссальное открытие!