Une vie

Разница в мировосприятии тех, кто кончал в 1970 и тех, кто в 1975 я наблюдал множество раз. Вы по существу почти не застали оттепели — не во взрослом возрасте во всяком случае. И поэтому для вас хрущёвское время мало отличается от брежневского. Впрочем, тут ещё играет роль где. Филфак был в этом отношении сильно хуже физфака и в моё время. Я много могу рассказать удивительных историй, в которые никто не поверит со стороны; но не буду, кроме одной: в 1968 году осенью на стене третьего этажа физфака висела стенгазета, издаваемая комитетом комсомола факультета. В её редколлегию продолжал входить Толя Барзах, в августе подавший заявление о выходе из комсомола в виде протеста против вторжения в Чехословакию. Факультетский комитет собрался и решил, что конечно, ему надо выйти из комсомола, раз о так хочет, но всё же не надо, чтобы формулировка была такой, исключил его за неуплату членских взносов и оставил в редколлегии. В газете сообщалось, что вся информация о наличии в Чехословакии складов немецкого оружия и пр., которой полны были СМИ, ложь. Газета провисела до середины октября, потом всё же сняли, но ровно никого не наказали: боялись протестов. Той же осенью споров по поводу Чехословакии на факультете было много, они были громкие и, скажем, человек, кричавший, что вторжение означает, что в Союзе фашизм (кстати, не особо грамотная формулировка), тоже никак не пострадал, это был нормальный спор. На стройках ввели выборную систему (а она всегда и всюду была военной, командиров назначали), а стройки сделали добровольными (желающих оказалось куда больше, потому что оказалось, что можно неплохо заработать). Много чего ещё было, и весь результат — это что дело комс. секретаря Шукурова обсуждалось, говорили, в ЦК, но он отделался выговором, а так как большой карьеры в физике делать не собирался, он спокойно продолжал работать в НИФИ.
Так было, конечно, очень не всюду. Я в течении пяти с половиной лет жил в обстановке полной свободы слова.
Это кончилось примерно в год моего окончания, чуть позже. Примерно, потому что постепенно.
Но и по стране ничего общего с брежневским удушьем не было. Я смотрю сейчас фильмы, которые смотрел или не смотрел тогда, и вижу именно это: отсутствие удушья, ощущение свободы. Ложное с точки зрения потребностей человека, выросшего в свободе, но очень реальное для тех, кто стал взрослым в середине шестидесятых или раньше.
Удивительным образом, и я не могу этого объяснить, оно не прекратилось не прекратилось с процессом Синявского и Даниэля, и даже не прекратилось в 68 году. Казалось бы должно, ан нет. Схождение на нет было постепенным, вот это самое ощущение свободы исчезало и исчезло. Вы его уже не застали, по-видимому.
Эта разница сочетается ещё с одной. Среди нас мало было тех, кто с самого начала ненавидел советскую власть. (Были, они у нас не то чтобы скрывались). По большей части люди прошли через период "это, вокруг, не советская власть, надо восстановить то, за что когда-то боролись!", и только потом, с бОльшим опытом, некоторые стали понимать, что гадость заложена с самого начала, в идее. Т.е. мы были скептиками, а не циниками. Следующее поколение — ну, вы на пять лет младше, а я больше знаком с теми, кто на восемь-девять — с детства были в отношении власти циниками. Я не думаю, что это лучше. Я думаю, что лучше придти своим умом, а не получить даром. Я очень рад, что застал шестидесятые. Я очень благодарен Никите — тогда не был, тогда мы все считали его идиотом, а он был умным малограмотным человеком, умевшим учиться до такой степени, что завещал поставить на могиле памятник работы Неизвестного — которого когда-то травил на знаменитых встречах. И тогда мы не понимали, в какой степени нетривиальным было полное освобождение и реабилитация сталинских заключённых и насколько он рисковал, делая это. Другой бы, может, освободил, но оставил бы их гнить где-то там до смерти, обычное дело.

Возможно, всё это не имеет прямого отношения к репертуару Сомова. И конечно, репертуар был литован.