2020-11-17
(no subject)
Мохар, улыбающийся мальчик с Берега Слоновой Кости, принёс нам сегодня те самые яйца куриц, которые я в его произношении не могла разобрать.
Коробка из 12-ти яиц, и ещё два сверху на коробку водрузил. Поставил у двери и убежал. Я услышала Танин лай, открыла дверь и обнаружила, что эти два дополнительных яйца ещё тёплые.
У нас лёгкий мистраль, несерьёзный, но всё же – «пронзительный ветер - предвестник зимы, дует в двери капеллы святого Фомы…»
Тане на бегу аж уши раздувало. И видимо, запахи все усилились, нос у неё просто сам по себе зарывался в сухие листья, оторваться не мог. И как водится, было не увести её от тракторят и хозяйственных построек, ¬– сарайчиков со всяким оборудованием.
Ньюфиха Катя в детстве очень тракторов боялась. Мы с ней восьмимесячной две недели прожили в деревне в Центральном массиве, где на дороге была тракторная стоянка – так Катя прямо к земле прижималась, когда мимо надо было идти. Впрочем, потом совершенно неожиданно она бояться перестала, а наоборот помчалась в поле за трактором, еле её отозвала.
Платановые листья с цоканьем вприпрыжку носились по дорожкам. То навстречу нам, то от нас убегали.
Помимо прочей работы, я включилась в массовый обзвон студентов – кураторам курсов пришло в голову, что неплохо бы убедиться, что всё у ребят в порядке, что они учатся на карантине, а не ваньку валяют, и ежели кто в бедственном положении, попытаться как-то помочь.
Взялись мы вмногером – 3000 студентов – не жук начхал. Я сегодня среди прочих дел четверым позвонила. Все оказались благополучными. Серьёзная девчонка в больших очках уехала к родителям в Бретань и процветает. А мальчишка с непроизносимой бретонской фамилией с двумя апострофами (после первой буквы и перед последней), тоже серьёзный, эдакий хороший ученик, отправился к подружке в Тулузу. Мальчишка с северо-африканской фамилией, живущий с родителями в парижском пригороде, сказал, что занятия вживую ему милей, но, в общем, всё ничего, а когда для командного проекта по электронике, приборы понадобились, они денёк в школе поработали – пускают, если небольшой группой. Самый славный – чёрный мальчишка с огромной улыбкой. Уехал к родителям в Ниццу – сказал, что два достоинства у карантина – вот к родителям поехал, и ещё ¬– не приходится в 5 утра вставать, чтоб успевать к восьми на занятия. Перед самым карантином у него бедствие случилось – компьютер он свой залил. Надо сказать, постоянная у студентов история – ещё и заливают чёрте чем, липкой кока-колой, к примеру. Теперь вот надо покупать, ждёт black Friday через десять дней, а лекции слушает либо на компе сестры, если ей не нужен, либо на телефоне. Говорит, что комп должен сам купить, и что за учёбу сам платит. Я спросила, как он справляется. Сказал, что в первые два года, когда учился в двухгодичном техническом колледже, всю стипендию, положенную ему как сыну малозарабатывающих родителей, откладывал. Ну, и летом работает. Учится он средне, и, кстати, скорей всего потому и у нас, а не в бесплатной инженерной школе, – чтоб тяжкого конкурса не проходить. Весёлый такой оптимист, завалил мой экзамен, но кое-как выплывет за счёт приличной оценки за семинары, где определённо не то чтоб прямое списыванье имело место, но уж групповые решения домашек точно.
Когда мы с Таней с вечерней прогулки вернулись (Бегемот и не гулял – целый день защиты проектов у него шли), заглянул Франсуа – принёс бутылку собственного виноградного сока из мускатного винограда. Хвастливо так сказал: «ну что, ничего жизнь в деревне-то?» И я честно ответила – кайф, эта деревенская жизнь.
Вот ведь – как известно, живёшь – до всего доживёшь. В толстостенном доме под деревянным потолком – тёмные доски, да балки поперечные. Ну как могло когда-то в голову прийти, что в провансальской деревне мне будет ощущаться дома, у себя…
У Лосева в Меандре – про то, что не мог он себе представить, что дом будет – не Невский, где он остановил такси, везущее в аэропорт – и навсегда, вытащил простуженных детей, чтоб поглядели и запомнили – а дом будет в лесу в Америке, и олени приходят под окна…
Слои жизни, и мы где-то там в серединке запрятаны. С тёмным ленинградским зимним утром, с запахом брезентовой палатки и лапника… С тем, с другим, с третьим – малюсенькое я – колобок – от бабушки, от дедушки, ну, уж и от лисы тоже!
Коробка из 12-ти яиц, и ещё два сверху на коробку водрузил. Поставил у двери и убежал. Я услышала Танин лай, открыла дверь и обнаружила, что эти два дополнительных яйца ещё тёплые.
У нас лёгкий мистраль, несерьёзный, но всё же – «пронзительный ветер - предвестник зимы, дует в двери капеллы святого Фомы…»
Тане на бегу аж уши раздувало. И видимо, запахи все усилились, нос у неё просто сам по себе зарывался в сухие листья, оторваться не мог. И как водится, было не увести её от тракторят и хозяйственных построек, ¬– сарайчиков со всяким оборудованием.
Ньюфиха Катя в детстве очень тракторов боялась. Мы с ней восьмимесячной две недели прожили в деревне в Центральном массиве, где на дороге была тракторная стоянка – так Катя прямо к земле прижималась, когда мимо надо было идти. Впрочем, потом совершенно неожиданно она бояться перестала, а наоборот помчалась в поле за трактором, еле её отозвала.
Платановые листья с цоканьем вприпрыжку носились по дорожкам. То навстречу нам, то от нас убегали.
Помимо прочей работы, я включилась в массовый обзвон студентов – кураторам курсов пришло в голову, что неплохо бы убедиться, что всё у ребят в порядке, что они учатся на карантине, а не ваньку валяют, и ежели кто в бедственном положении, попытаться как-то помочь.
Взялись мы вмногером – 3000 студентов – не жук начхал. Я сегодня среди прочих дел четверым позвонила. Все оказались благополучными. Серьёзная девчонка в больших очках уехала к родителям в Бретань и процветает. А мальчишка с непроизносимой бретонской фамилией с двумя апострофами (после первой буквы и перед последней), тоже серьёзный, эдакий хороший ученик, отправился к подружке в Тулузу. Мальчишка с северо-африканской фамилией, живущий с родителями в парижском пригороде, сказал, что занятия вживую ему милей, но, в общем, всё ничего, а когда для командного проекта по электронике, приборы понадобились, они денёк в школе поработали – пускают, если небольшой группой. Самый славный – чёрный мальчишка с огромной улыбкой. Уехал к родителям в Ниццу – сказал, что два достоинства у карантина – вот к родителям поехал, и ещё ¬– не приходится в 5 утра вставать, чтоб успевать к восьми на занятия. Перед самым карантином у него бедствие случилось – компьютер он свой залил. Надо сказать, постоянная у студентов история – ещё и заливают чёрте чем, липкой кока-колой, к примеру. Теперь вот надо покупать, ждёт black Friday через десять дней, а лекции слушает либо на компе сестры, если ей не нужен, либо на телефоне. Говорит, что комп должен сам купить, и что за учёбу сам платит. Я спросила, как он справляется. Сказал, что в первые два года, когда учился в двухгодичном техническом колледже, всю стипендию, положенную ему как сыну малозарабатывающих родителей, откладывал. Ну, и летом работает. Учится он средне, и, кстати, скорей всего потому и у нас, а не в бесплатной инженерной школе, – чтоб тяжкого конкурса не проходить. Весёлый такой оптимист, завалил мой экзамен, но кое-как выплывет за счёт приличной оценки за семинары, где определённо не то чтоб прямое списыванье имело место, но уж групповые решения домашек точно.
Когда мы с Таней с вечерней прогулки вернулись (Бегемот и не гулял – целый день защиты проектов у него шли), заглянул Франсуа – принёс бутылку собственного виноградного сока из мускатного винограда. Хвастливо так сказал: «ну что, ничего жизнь в деревне-то?» И я честно ответила – кайф, эта деревенская жизнь.
Вот ведь – как известно, живёшь – до всего доживёшь. В толстостенном доме под деревянным потолком – тёмные доски, да балки поперечные. Ну как могло когда-то в голову прийти, что в провансальской деревне мне будет ощущаться дома, у себя…
У Лосева в Меандре – про то, что не мог он себе представить, что дом будет – не Невский, где он остановил такси, везущее в аэропорт – и навсегда, вытащил простуженных детей, чтоб поглядели и запомнили – а дом будет в лесу в Америке, и олени приходят под окна…
Слои жизни, и мы где-то там в серединке запрятаны. С тёмным ленинградским зимним утром, с запахом брезентовой палатки и лапника… С тем, с другим, с третьим – малюсенькое я – колобок – от бабушки, от дедушки, ну, уж и от лисы тоже!
(no subject)
Очень занятный мужик – наш маркиз Карабас – Франсуа.
Когда четыре с половиной года назад мы приехали к нему в первый раз, – увидели виноградники, поля чабреца, коллекцию тракторов, – ну, штук пять-шесть разных маленьких тракторят – а потом с ним поболтали – удивились его парижскому выговору. Вроде, человек крестьянствует – кажется, испокон веку, – а говорит по-парижски, даже тени нет моего любимого здешнего южного прононса.
Когда мы ему сказали, что собираемся съездить на денёк на море, в каланки, он сообщил нам, что когда учился в марсельском универе, в каланках гулял каждый день.
Мы гадали – чему учился? – агрономии? Или, может философии – как не станешь философом, живя на винограднике…
Когда я спросила у него совета про местные ресторанчики, он отправил нас в какую-то деревню, где ресторан принадлежит обществу, кажется, слепых. Сказал, что кормят вполне, и что польза от похода в ресторан будет. Мы так туда и не добрались, а вот на третий, кажется, приезд, поужинали в крошечном ресторанчике в La Tour d’Aigues, который как все добрые люди, нашли по trip advisor. Ресторанчик больше всего походил на чью-то уютную кухню.
Однажды я получила от Франсуа письмо с вопросом: нет ли какой-нибудь организации в Москве, которая могла бы помочь кузену его подруги – камерунцу. Он в Москве мёрзнет и тоскует. Бегемот через вездесущий ФБ даже соответствующее сообщество помогающих нашёл, о чём мы Франсуа написали. Но камерунский кузен всё-таки в Москве не выдержал, вернулся в Камерун с тем, чтоб потом по приглашению Франсуа приехать во Францию и попытаться остаться.
Вот после той истории про камерунца в Москве мы и разговорились толком, на третий наш приезд. Осенью.
Отец Франсуа был инженером по гидростанциям, а гидростанции обычно в горах, или в предгорьях, – в прекрасных местах. И вот совершенно без всякой связи с занятиями родителей, но, может быть, в связи с пейзажами в которых он вырос, Франсуа пошёл учиться в агрономическую инженерную школу. Там познакомился с африканскими студентами и, получив диплом, вместе с ними уехал в Африку. Влюбился в неё. Жена у него была африканка, а сейчас подруга – африканка.
Кажется, в первом нашем длинном разговоре Франсуа полуутвердительно спросил: вы хорошо знаете современную африканскую литературу? Пришлось признаться, что и не современную не больно-то.
В ту зиму он отправился в Африку после долгого перерыва. Прислал мне оттуда фотки – старую и современную с одними и теми же людьми – сокурсниками и друзьями.
На вопрос «как дела» Франсуа всегда отвечает «хорошо» – и крокодил ловится, и кокос растёт, а уж виноград!
У входа в поместье два каменных столба, вроде как намёк на отсутствующие ворота, рядом 4 почтовых ящика. Пять фамилий – четыре африканские. В этом году появился помощник – очень симпатичный совсем молодой мальчик с Берега Слоновой Кости. С радостной улыбкой. Думаю, неплохо ему работается. Вчера вот весело помахал нам с Таней с тракторёнка, который вёз тележку с опавшими листьями. Спросил, не нужны ли нам яйца. Я его произношение плохо понимаю, так что пока он не сказал «яйца курицы», я никак не могла в толк взять, о чём он. Курицы разгуливают вальяжные. К счастью, нам они попались, когда мы в магазин на машине ехали и пока ещё ни разу не попались, когда с Таней шли.
А ещё во владениях Франсуа импозантный дом, который он сдаёт под свадьбы и прочие праздненства.
Сейчас, понятно, никаких свадеб и праздников нет, так что Франсуа с помощником, и ещё сосед без торопёжки дом ремонтируют – Франсуа, который из-за карантина за год потерял тысяч 50 дохода, по своему радостному оптимизму сказал, что зато благодаря нынешнему положению, смогут они починить дом на славу – обычно ведь всё второпях…
Но не только африканцы проходят через дом Франсуа. Однажды вот украинец на велосипеде проехал, прожил у него несколько дней – общего языка у них не было, но всё ж Франсуа понял, что во Францию украинец намылился за любимой женщиной.
Африканцев попадается на наших дорожках много, больше, чем я бы ожидала в этих местах – думаю, не без содействия Франсуа.
Наш домик на отшибе, метрах в пятистах от дома Франсуа. Выйдешь вечером – неба много, и звёзды слегка мохнатые по краям, и красный Марс над потерявшей листья липой. И где-то там вдалеке окошки Франсуа светятся.
Когда четыре с половиной года назад мы приехали к нему в первый раз, – увидели виноградники, поля чабреца, коллекцию тракторов, – ну, штук пять-шесть разных маленьких тракторят – а потом с ним поболтали – удивились его парижскому выговору. Вроде, человек крестьянствует – кажется, испокон веку, – а говорит по-парижски, даже тени нет моего любимого здешнего южного прононса.
Когда мы ему сказали, что собираемся съездить на денёк на море, в каланки, он сообщил нам, что когда учился в марсельском универе, в каланках гулял каждый день.
Мы гадали – чему учился? – агрономии? Или, может философии – как не станешь философом, живя на винограднике…
Когда я спросила у него совета про местные ресторанчики, он отправил нас в какую-то деревню, где ресторан принадлежит обществу, кажется, слепых. Сказал, что кормят вполне, и что польза от похода в ресторан будет. Мы так туда и не добрались, а вот на третий, кажется, приезд, поужинали в крошечном ресторанчике в La Tour d’Aigues, который как все добрые люди, нашли по trip advisor. Ресторанчик больше всего походил на чью-то уютную кухню.
Однажды я получила от Франсуа письмо с вопросом: нет ли какой-нибудь организации в Москве, которая могла бы помочь кузену его подруги – камерунцу. Он в Москве мёрзнет и тоскует. Бегемот через вездесущий ФБ даже соответствующее сообщество помогающих нашёл, о чём мы Франсуа написали. Но камерунский кузен всё-таки в Москве не выдержал, вернулся в Камерун с тем, чтоб потом по приглашению Франсуа приехать во Францию и попытаться остаться.
Вот после той истории про камерунца в Москве мы и разговорились толком, на третий наш приезд. Осенью.
Отец Франсуа был инженером по гидростанциям, а гидростанции обычно в горах, или в предгорьях, – в прекрасных местах. И вот совершенно без всякой связи с занятиями родителей, но, может быть, в связи с пейзажами в которых он вырос, Франсуа пошёл учиться в агрономическую инженерную школу. Там познакомился с африканскими студентами и, получив диплом, вместе с ними уехал в Африку. Влюбился в неё. Жена у него была африканка, а сейчас подруга – африканка.
Кажется, в первом нашем длинном разговоре Франсуа полуутвердительно спросил: вы хорошо знаете современную африканскую литературу? Пришлось признаться, что и не современную не больно-то.
В ту зиму он отправился в Африку после долгого перерыва. Прислал мне оттуда фотки – старую и современную с одними и теми же людьми – сокурсниками и друзьями.
На вопрос «как дела» Франсуа всегда отвечает «хорошо» – и крокодил ловится, и кокос растёт, а уж виноград!
У входа в поместье два каменных столба, вроде как намёк на отсутствующие ворота, рядом 4 почтовых ящика. Пять фамилий – четыре африканские. В этом году появился помощник – очень симпатичный совсем молодой мальчик с Берега Слоновой Кости. С радостной улыбкой. Думаю, неплохо ему работается. Вчера вот весело помахал нам с Таней с тракторёнка, который вёз тележку с опавшими листьями. Спросил, не нужны ли нам яйца. Я его произношение плохо понимаю, так что пока он не сказал «яйца курицы», я никак не могла в толк взять, о чём он. Курицы разгуливают вальяжные. К счастью, нам они попались, когда мы в магазин на машине ехали и пока ещё ни разу не попались, когда с Таней шли.
А ещё во владениях Франсуа импозантный дом, который он сдаёт под свадьбы и прочие праздненства.
Сейчас, понятно, никаких свадеб и праздников нет, так что Франсуа с помощником, и ещё сосед без торопёжки дом ремонтируют – Франсуа, который из-за карантина за год потерял тысяч 50 дохода, по своему радостному оптимизму сказал, что зато благодаря нынешнему положению, смогут они починить дом на славу – обычно ведь всё второпях…
Но не только африканцы проходят через дом Франсуа. Однажды вот украинец на велосипеде проехал, прожил у него несколько дней – общего языка у них не было, но всё ж Франсуа понял, что во Францию украинец намылился за любимой женщиной.
Африканцев попадается на наших дорожках много, больше, чем я бы ожидала в этих местах – думаю, не без содействия Франсуа.
Наш домик на отшибе, метрах в пятистах от дома Франсуа. Выйдешь вечером – неба много, и звёзды слегка мохнатые по краям, и красный Марс над потерявшей листья липой. И где-то там вдалеке окошки Франсуа светятся.
(no subject)
Над нашим домиком плато, – оно внутри владений маркиза Карабаса Франсуа, – огромная поляна, заросшая сорняками, – странными высокими травами в колючих шариках-плодах, цепляющихся за Танину шерсть. Ну, и виноградники, не только сорняки.
Наверно, когда-то верхушки холмов срыли, сделав холмы пригодными для террасного земледелия. Когда?
Мы поднимаемся туда сначала по аллее между громадных платанов, а потом под соснами. С другой стороны поляны спуск на дорожку между дубов и сосен, ведущую в городок La Tour d’Aigues, к которому приписано поместье Франсуа.
Сверху, с поляны, ¬– вид на крыши, церковный шпиль, замковую стену.
Вчера мы с Таней вместо того, чтоб спускаться по обычной нашей крутой тропинке вниз на высоту городка, спустились по-другому – оказались на обнимающей холм дорожке повыше, – и оттуда город на фоне холмов за ним повернулся как-то иначе.
Я вспомнила, что в полудетстве, в 9-ом-10-ом классе, когда Солженицын был не просто любимым писателем, а главным моим героем, я очень любила его крохотки, читала по много раз на тонких под копирку почти слепых листах.
И вспомнила начало одного крошечного не рассказика даже, скорей это всё ж это то, что называлось стихотворениями в прозе.
«Теперь деревня Льгово, а прежде древний город Ольгов стал на высоком обрыве над Окою: русские люди в те века после воды, питьевой и бегучей, второй облюбовывали – красоту….»
Россию я толком не знаю – Ленинград, Москва, дальше мне захотелось сказать Таллин, Вильнюс, но я вовремя осеклась. Коктебель, Северный Кавказ – горы. Перед отъездом второпях я побывала в Суздали и Владимире, увидела Покров на Нерли.
Вот эта обжитость земли, эта связь с теми, кто тут раньше жил, мёд-пиво пил, – эти городки на вершинах холмов, – как избушки на курьих ножках – повернись к лесу задом, ко мне передом, – для меня всё это возникло во Франции, в Италии.
Я шла и удивлялась – вот ведь – меняется ракурс, и как же отчётливо вырисована крепостная стена на фоне синего холма сзади…
Русские, французские, итальянские люди – кто ж знает, думали ли они о том , как стены и башни будут смотреться с холмов через пятьсот лет, или только о том, как защититься от врагов, как добыть пищу? Папу, глядя на французские городки, всегда занимало, а как жители таскали воду из речек под холмами…
А уж закаты светом на стволах, попавшие золотом на старые итальянские полотна, – и вовсе не от людей пошли…
Наверно, когда-то верхушки холмов срыли, сделав холмы пригодными для террасного земледелия. Когда?
Мы поднимаемся туда сначала по аллее между громадных платанов, а потом под соснами. С другой стороны поляны спуск на дорожку между дубов и сосен, ведущую в городок La Tour d’Aigues, к которому приписано поместье Франсуа.
Сверху, с поляны, ¬– вид на крыши, церковный шпиль, замковую стену.
Вчера мы с Таней вместо того, чтоб спускаться по обычной нашей крутой тропинке вниз на высоту городка, спустились по-другому – оказались на обнимающей холм дорожке повыше, – и оттуда город на фоне холмов за ним повернулся как-то иначе.
Я вспомнила, что в полудетстве, в 9-ом-10-ом классе, когда Солженицын был не просто любимым писателем, а главным моим героем, я очень любила его крохотки, читала по много раз на тонких под копирку почти слепых листах.
И вспомнила начало одного крошечного не рассказика даже, скорей это всё ж это то, что называлось стихотворениями в прозе.
«Теперь деревня Льгово, а прежде древний город Ольгов стал на высоком обрыве над Окою: русские люди в те века после воды, питьевой и бегучей, второй облюбовывали – красоту….»
Россию я толком не знаю – Ленинград, Москва, дальше мне захотелось сказать Таллин, Вильнюс, но я вовремя осеклась. Коктебель, Северный Кавказ – горы. Перед отъездом второпях я побывала в Суздали и Владимире, увидела Покров на Нерли.
Вот эта обжитость земли, эта связь с теми, кто тут раньше жил, мёд-пиво пил, – эти городки на вершинах холмов, – как избушки на курьих ножках – повернись к лесу задом, ко мне передом, – для меня всё это возникло во Франции, в Италии.
Я шла и удивлялась – вот ведь – меняется ракурс, и как же отчётливо вырисована крепостная стена на фоне синего холма сзади…
Русские, французские, итальянские люди – кто ж знает, думали ли они о том , как стены и башни будут смотреться с холмов через пятьсот лет, или только о том, как защититься от врагов, как добыть пищу? Папу, глядя на французские городки, всегда занимало, а как жители таскали воду из речек под холмами…
А уж закаты светом на стволах, попавшие золотом на старые итальянские полотна, – и вовсе не от людей пошли…
(no subject)
Вечером, перед закатом, невозможно не оторваться от компа и не выйти хоть на чуть-чуть за дверь.
Если нет ничего срочного, мы с Таней поднимаемся по аллее к верхнему винограднику – оттуда много неба, городок Tour d’Aigues внизу за соснами и дубами.
А если время поджимает, если работы ещё много, мы выходим на поляну перед домом, заросшую какими-то белыми крестоцветными. Совершенно белая ноябрьская поляна кажется весенней.
Когда мы возвращаемся домой, загораются немногочисленные огоньки на холмах.
***
Сильвия Плат в Васькином исполнении – из тех стихов, с которыми с особой любовью мы возились.
Она его написала после того, как с Тедом Хьюзом они отпрваились поглядеть на дом, в котором сёстры Бронте много в детстве бывали – тот самый, откуда Wuthering heights, – по-русски превратившиеся в "Грозовой перевал".
ГРОЗОВОЙ ПЕРЕВАЛ
Горизонты, неровные, опрокинутые,
Окружают меня как вязанки хвороста:
Только чиркнуть спичкой – и можно б согреться!
Их тонкие линии вот-вот раскалят воздух
До ярко-оранжевого света.
Ими скреплённая даль пустая
Должна бы испариться, утяжеляя
Бледное небо. Но горизонты тают,
Как обещания, пока я шагаю
К ним...
Тут жизнь состоит из одних
Травинок, да овечьих сердец. А ветер
Льётся как судьба, наклонив
В одну сторону всё, что есть на свете.
Он пытается у меня из сердца
Всё тепло выдуть, всю меня захолодить.
А стоит внимательно в вереск вглядеться,
Станет ясно: он хочет
Оплести мои кости и побелить...
Овцы-то знают, где живут! Бесконечные годы
Эти грязные шерстяные облачка
Пасутся спокойно, серые, как погода...
Погружаюсь в черноту овечьего зрачка –
Я – словно посланное в пространство сообщенье,
Глупое, как эти животные, обступившие меня,
Эти переодетые бабушки, желтозубые, в париках,
Густо и жёстко мекающие
Над лужами в разъезженных колеях.
Подхожу – вода прозрачна, как одиночество,
Протекающее сквозь пальцы,
А ступеньки – от одной полосы травы до другой.
Люди? Только ветру обрывки слов вспоминаются,
И он повторяет их,
то жалуясь, то беседуя сам с собой...
"Тёмный камень, тёмный камень..." -
бормочет ветер печально,
А небу одна опора – я. Ведь тут
Только я, только я одна вертикальна,
Да травинки, что качая рассеянно головами,
в ужасе темноты ждут.
А в узких долинах, чёрных, как раскрытые кошельки,
Монетками поблескивают далёких домиков огоньки.
Если нет ничего срочного, мы с Таней поднимаемся по аллее к верхнему винограднику – оттуда много неба, городок Tour d’Aigues внизу за соснами и дубами.
А если время поджимает, если работы ещё много, мы выходим на поляну перед домом, заросшую какими-то белыми крестоцветными. Совершенно белая ноябрьская поляна кажется весенней.
Когда мы возвращаемся домой, загораются немногочисленные огоньки на холмах.
***
Сильвия Плат в Васькином исполнении – из тех стихов, с которыми с особой любовью мы возились.
Она его написала после того, как с Тедом Хьюзом они отпрваились поглядеть на дом, в котором сёстры Бронте много в детстве бывали – тот самый, откуда Wuthering heights, – по-русски превратившиеся в "Грозовой перевал".
ГРОЗОВОЙ ПЕРЕВАЛ
Горизонты, неровные, опрокинутые,
Окружают меня как вязанки хвороста:
Только чиркнуть спичкой – и можно б согреться!
Их тонкие линии вот-вот раскалят воздух
До ярко-оранжевого света.
Ими скреплённая даль пустая
Должна бы испариться, утяжеляя
Бледное небо. Но горизонты тают,
Как обещания, пока я шагаю
К ним...
Тут жизнь состоит из одних
Травинок, да овечьих сердец. А ветер
Льётся как судьба, наклонив
В одну сторону всё, что есть на свете.
Он пытается у меня из сердца
Всё тепло выдуть, всю меня захолодить.
А стоит внимательно в вереск вглядеться,
Станет ясно: он хочет
Оплести мои кости и побелить...
Овцы-то знают, где живут! Бесконечные годы
Эти грязные шерстяные облачка
Пасутся спокойно, серые, как погода...
Погружаюсь в черноту овечьего зрачка –
Я – словно посланное в пространство сообщенье,
Глупое, как эти животные, обступившие меня,
Эти переодетые бабушки, желтозубые, в париках,
Густо и жёстко мекающие
Над лужами в разъезженных колеях.
Подхожу – вода прозрачна, как одиночество,
Протекающее сквозь пальцы,
А ступеньки – от одной полосы травы до другой.
Люди? Только ветру обрывки слов вспоминаются,
И он повторяет их,
то жалуясь, то беседуя сам с собой...
"Тёмный камень, тёмный камень..." -
бормочет ветер печально,
А небу одна опора – я. Ведь тут
Только я, только я одна вертикальна,
Да травинки, что качая рассеянно головами,
в ужасе темноты ждут.
А в узких долинах, чёрных, как раскрытые кошельки,
Монетками поблескивают далёких домиков огоньки.