![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
двадцатый век
Круглы у радости глаза и велики у страха, И пять морщинок на челе от праздненств и обид... Но вышел тихий дирижёр, но заиграли Баха, И все затихло, улеглось и обрело свой вид. Все стало на свои места, едва сыграли Баха... Когда бы не было надежд - на черта белый свет? К чему вино, кино, пшено, квитанции Госстраха И вам - ботинки первый сорт, которым сноса нет? Не все ль равно: какой земли касаются подошвы? Не все ль равно: какой улов из волн несет рыбак? Не все ль равно: вернешься цел или в бою падешь ты, И руку кто подаст в беде - товарищ или враг? О, чтобы было все не так, чтоб все иначе было, Наверно, именно затем, наверно, потому Играет будничный оркестр привычно и вполсилы, А мы так трудно и легко все тянемся к нему. Ах, музыкант мой, музыкант, играешь, да не знаешь, Что нет печальных и больных и виноватых нет, Когда в прокуренных руках так просто ты сжимаешь, Ах, музыкант мой, музыкант, черешневый кларнет! Окуджава - не крупный поэт, хотя великий человек и очень большое явление культуры. Я всегда любил эти стихи, которые знаю именно как стихи, а не песню. Но я не замечал - вероятно, нужно было, чтобы заметить, чтобы двадцать первый век отчётливо, а не календарно, наступил - что это подытоживает, что нам дал двадцатый век, и - чего никак не мог знать Окуджава - что отнял двадцать первый. Давайте, те, кому это чувство и эта мысль непонятны, не надо спрашивать. Мне очень не хочется объяснять.
no subject
no subject